Алла Боссарт. Сердце мое переполняет жалость.

Герману сегодня 85. ТББ — 10. Дни войны приближаются к полутора годам.

СЕ ЧЕЛОВЕК

Никто и не ожидал, что заключительным месседжем Германа будет экранизация. Не для того пришел он на белый наш свет, прожил на нем 75 лет, из них полвека – Мастером, и не с этим ушел. Но что же сказал в последнем слове самый загадочный и непредсказуемый русский режиссер ХХ века?

Теперь мы многое знаем о замысле фильма, который вызревал, и это уму непостижимо – полвека. И будь он снят тогда, когда был задуман, получили бы мы кино, полагаю, адекватное роману: о генезисе фашизма, о том, что на смену серым всегда приходят черные, а также, возможно, и о победе над всем этим того прекрасного, что Стругацкие условно называли коммунизмом — Разума и Справедливости, с довольно больших букв.

Но прошло слишком много времени. Другими стали писатели, неуклонно мутирующие из фантастов в мистических философов, их радужные надежды на межгалактическую гармонию рвались, как изношенные простыни, которые ненавидел благородный дон Румата Эсторский. Менялся, как сам благородный дон, режиссер Алексей Герман. Сердце его наполнялось яростью.

Я очень любила этот роман. И только сейчас, после мучительного фильма с неудачным, по мнению большинства, названием «Хроника Арканарской резни», мне открылась большая неправда текста, привычного и вошедшего в сознание со всем паршивым миром мрачного, но закономерного средневековья, реконструированного Стругацкими. Не в том смысле, что осознанная ложь – но неправда методологическая, неправда как тотальное заблуждение шестидесятников.

Верю, конечно, что Чулпан Хаматова (по ее словам) залилась слезами над словами Руматы-Ярмольника «жалость переполняет мое сердце». Как верю и тому, что именно эта реплика утвердила Германа в решении взять на главную роль именно Ярмольника – с учетом бесконечной строгости и разборчивости мастера к выбору всего вообще. Кто-то написал по поводу этой ключевой фразы: «Сердце мое переполняет жалость – так мог бы сказать сам Герман».

Но ведь жалость к людям планеты, над которой Румата призван был Землей осуществлять свой божественный контроль, «переполняла его сердце» только до той минуты, пока не была убита его возлюбленная (жуткий кадр, невозможный в описании романтиков Стругацких – наконечник арбалетной стрелы, пробившей череп, торчит из носа…). Румата оставался не только всего лишь человеком, — он, испытывая ужас и презрение к себе, погружался в скотство – процесс, который земная «базисная теория феодализма» считала обратимым. И это – первая ошибка (или неправда) романа.

И та совершенно гамлетовская, безнадежная интонация, с которой Румата отвергает просьбу лекаря Будаха (Господи, если нет другого выхода, истреби нас, преврати в пыль и грязь и создай заново), – вот та главная правда и послание фильма. Сердце любимого героя Стругацких (на стадии «ТББ» — коммунара, позже – прогрессиста) Герман наполняет тем, чем полно его собственное сердце. Яростью – бессильной и безнадежной, а потому холодной. И потому любовь Руматы и Киры – не пасторальная любовь двух существ ангельской природы, описанная Стругацкими – а грубое, плотское, порой скотское обладание самца и самки.

За 13 лет съемок несколько раз менялось название фильма. Название, к которому так привыкли мы, читатели Стругацких, и которое Леонид Ярмольник назвал вчера едва ли не самой точной формулировкой в названии книг мира. Назову, однако, по меньшей мере два мировых хита, идеи которых сформулированы гораздо точнее. Они похожи между собой, хотя и противоположны по смыслу: это «Божественная комедия» и «Человеческая комедия» же. Комедия Божественного Промысла и комедия человеческого бытия в том, что Бог не может совладать с порождением своей фантазии – как человек во власти судьбы оказывается рабом самых низменных своих страстей.

Богом быть не трудно – это всего лишь человеческая оценка. Быть им невыносимо, безнадежно и пагубно. И в облегченной, человеческой трактовке работы Бога – вторая и главная неправда (ошибка) романа. Написанного, не забудем, пятьдесят лет назад, когда идеи его казались непомерными по своей смелости.

«Хроника Арканарской резни» — это божественная и человеческая комедия, ужас которой именно в том, что это – хроника. Во всех смыслах. Хроника – как способ съемки. И хроника – как течение болезни. Ужас не в том, что на экране выпускают кишки, ноги чавкают в море нечистот и крови, в сером тумане болтаются удавленники, а в лужах плавают отрубленные головы. Ужас в том, что это удел человечества. Слишком много грязи? Крови? Испражнений? Я больше скажу: ТОЛЬКО это. Только – грязь, кровь и дерьмо. Потому что только это является смазочным маслом колес истории. А таково оно потому, что – «се человек». От зловонных пеленок до смердящего савана. И грандиозная мука, мучительное величие фильма Германа в том, что мастер решился показать это. Хотя и не решился сказать.

А словами сказал он то, что сказали Стругацкие в своей полуправде – мол, на смену серым приходят черные. Звонкая фраза для молодых доверчивых журналисток. Фашисты, гений серости дон Рэба, король ночи Вага Колесо, исторические законы, прописанные Стругацкими в декларативных диалогах Руматы с бунтарем Аратой Горбатым (у Германа – властолюбивым убийцей) и гениальным лекарем Будахом (измученным у Германа аденомой простаты) – нет, нет, не об этом написали бы Стругацкие в пору зрелости. Алексей Юрьевич Герман, которого, я думаю, многие из нас справедливо числят по разряду гениев, сделал фильм не о мрачном средневековье какой-то там планеты, для фальшивого бога которой всегда есть запасной аэродром Земли. И не об опасности для Земли «серых» и «черных» сил. А о том, что Земли-то никакой нет. И Румате некуда возвращаться.

Вместо разноцветного, голубого и зеленого, красного и золотого полдневного многоточия Стругацких – Герман увидел жирную серо-черную точку. Впрочем, не лишенную богатых оттенков этих цветов.

И это оказалось так жутко, что даже бесстрашный Мастер целых 13 лет не мог, не смел ее поставить.

2013