Януш Корчак. Сын преступника.

(на эти размышления меня навел фильм «Чемп»)

Кстати замечу, что кинотеатр может стать удобным местом, где можно получать нужные сведения. Многие отрывки из кинокартин знакомят меня с тем, как относятся к детям в разных странах мира, какие связи там в семьях, школах, в исправительных и воспитательных заведениях. Чтение педагогической литературы и посещение лучших воспитательных домов могут дать ошибочное представление об отношении у нас к ребенку, о том, какой у него уровень развития и как он выглядит. Чужие образцы опасны тем, что они укореняют пренебрежение к своим, заставляют отказываться от собственных поисков. Фильм живыми образами содействует отрезвлению. Вот, мол, и там нехорошо, и там обманывают да обижают. Повесть, как и драматическое произведение, выполняет ту же самую роль, но фильмы делают это проще и быстрее, а к тому же не тенденциозно, а более естественно. Поэтому я предпочитаю кино.

Вот, например, фильм «Чемп».

Боксер, пьяница, картежник, грубиян воспитывает своего ребенка, вызывая у него искреннее и сердечное сочувствие. У них много такого, что их больше привязывает друг к другу, а не разделяет. Это, прежде всего, то, что Чемп не произносит общих слов и пустых нравоучений. Он не скрывает своих недостатков, дурных привычек, предрассудков, не позирует и не желает быть примером.

Если удивляет нас то, как ненормальных для воспитания условиях, вопреки нашим предпосылкам, складывается цельный характер (бывает наоборот), то «Чемп» является примером этого парадоксального явления.

Может, ложь как яд разъедает души, сильнее всего действует и морально опустошает воспитанников? Может, только честность и вырабатывает у ребенка предохранительное противоядие в условиях самопроизвольного воспитания?

Сын Чемпа пренебрег благополучной средой матери и бежал к отцу, к цыганским условиям жизни. Они по-своему для него привлекательны и близки.

Я задал себе вопрос: «Что было бы, если бы силой отняли у Чемпа ребенка либо отослали его за нарушение закона в исправительный дом?» Я сопоставил этот воображаемый случай с опытом моей работы в сиротских домах и пришел к выводу: пьяница необязательно должен быть отталкивающим типом. Он, может быть, и страшен, но ребенок его не боится. Папа пропивает весь свой заработок, а бывает, когда он по-пьяному щедр и что-то дает, покупает, позволяет, прощает. Не только матерные слова и проклятия – бывает, что и святую правду скажет, выразит «тоску сердечную» — приголубит, пожалеет, разоткровенничается.

— Запомни, сынок, не пей водку, — скажет пьяный отец. – Такая уж у меня собачья доля, — пожалуется вдруг он, плача горькими слезами. – На, возьми злотый, трать на что хочешь, пока есть у тебя молодость. Проводи меня домой, а то я не дойду. – И сам он становится беспомощным ребенком, нуждается в заботе, не давит силой своего родительского авторитета.

Скандалист не только дерется – бывает, что и его изобьют, и он возвращается в крови и синяках, присмиревший и раскаявшийся. Обидели его – и в таком виде он разбудит сочувствие.

Отец-вор идет «на дело», бандит отправляется на «опасную, грязную работу». Как рыбак на улов, когда неспокойно море, или как рыцарь в поход.

Лежит мальчуган в постели и, может, считает, сколько будет хлеба, масла и сала, если выпадет удача, а может, молится, чтобы отец живым вернулся.

Мать, над которой измывается любовник, или проститутка, эксплуатируемая и преследуемая, не презрение вызывают, а жалость.

Отец ворует, ну и что же? С голоду должен пропадать? «Работы нет и работать не научили», — повторяет он как оправдание его слова.

Отношение к нравственной или безнравственной жизни двояко: бунт или смирение, жалоба или угроза униженных и оскорбленных.

Виноват полицейский, который преследует, посетитель, который не заплатил, тот, который дал себя избить или обокрасть.

— Я его рукой, а он, зараза, меня ножом. Из-за двух глупых злотых столько шума наделал. За старые портки три месяца ареста. Есть хуже меня, но им все с рук сходит, может потому, что хуже.

Незабвенная сцена из бульварного французского романа.

Сын взломщика вспомнил однажды, о чем учительница говорила в школе. Отец подозрительно посмотрел на мальчика:

— Голову там тебе морочат. Могут испортить, если будешь им верить. Не забывай, что ты сын взломщика.

А как ему об этом забыть, если он ежедневно слышит насмешки сверстника, соседки и сторожа, которые стараются всячески его унизить, не прощают ему даже малейшего проявления непочтительности, что безнаказанно делают другие: ты сын вора, ты воровское отродье, ты из воровского гнезда.

— А я у тебя что-нибудь украл? – наивно оправдывается он.

Солидарная ответственность вызывает солидарную защиту.

— Сдохнешь за решеткой, как твой отец.

Чего они ему желают, того и ждут. На это по-разному можно ответить, по-своему оценить.

Не только отец, но и два дяди, старший брат, кузен в тюрьме, подстреленный во время побега, знаменитый вор – о них обо всех писали в газетах. Кузен убежал из тюрьмы, убил сыщика, полицейского. Скрылся и не дался никому в руки. Герой. Родовая легенда. Аристократ среди преступников. Безнравственный, может, всего лишь легкомысленный? Преступник, а может, слабый характер? Нам известны их нравы, и сын свято хранит в памяти тысячи подробностей, совместно пережитые случаи.

А что такое нравственность добропорядочных? Их неряшливая обыденная жизнь, их пустые заботы и сомнительные старания? Разве у них хватит сил, чтобы убедить и отвлечь? Не крадет, потому что не нуждается. А если и хочет, то не может. Боится.

Отец смел и щедр, а они жадные трусы. Не помогут в беде, не подадут руку помощи, зато придут к вору в гости и будут беззастенчиво пить краденую водку и закусывать.

У безнравственного мира свой кодекс и своя защита.

— Священнику платят, чтобы наставлял и отпускал грехи, а верующему человеку, чтобы грешил. Для вас я ворую и подвергаю себя опасности. Из-за тебя я стала продажной. Вот он – порядочный человек, черт бы его побрал, а дитя у него с голоду пухнет. А я украду и дам ребенку кусок хлеба.

Можно продолжать и дальше, но и этого достаточно, чтобы понять, сколько доброй воли надо вложить в жизнь интерната, чтобы надеяться и верить, что воспитанник станет на путь истинный и будет честно жить и трудиться. Сколько нужно терпения и такта, чтобы уберечь его в тот продолжительный период, когда ему придется все сопоставлять и сравнивать, изживать старые истины и навыки, укоренившиеся в нем, постепенно вытесняя их ростками нового сознания.

Я боюсь воспитанника, который без колебаний перечеркивает свою прошлую жизнь: были же в ней какие-то просветы, было тепло и был холод. Теперь постепенное забвение, полное грусти, понимание и прощение, а не презрение и отвращение.

Бывало, я спрашиваю ребенка, какой был у него отец:

— Хороший был для вас?

— Хороший. Такой, какой надо. Не очень, правда. Добрый иногда.

То, что он отвечал искренне, свидетельствует его объяснение:

— Я защищал маму. Прятался под кровать от страха. Успокою папу с мамой и сплю.

О воспитателях другое приходилось слышать:

— Как зверь… Как дикарь… Как бешеная собака…

Интернат, когда-то враждебный, а часто чужой или близкий и родной, должен оставить в ребенке хоть какую-то щель, через которую нет-нет да и проникнет чувство одиночества и тоски о том, что было, — светлое воспоминание о добром, давнем времени.

Почему я затронул именно эту тему?

Бывает, что мы в интернатах недооцениваем влияние на детей даже самой далекой родни, которое сказывается и в условиях полной изоляции от нее. Боюсь, что здесь я прав.

Даже интернат, лучший не на словах, а на деле, может лишь осторожно и постепенно ослаблять узы, связывающие прошлое воспитанников с их завтра, но только деликатно, а не путем принуждения.

Корчак Я. Воспитание личности. – М.: Просвещение, 1992.