Леонардо Ди Каприо: В моей жизни есть то, что важнее меня.

Л. Д. К.:  Просто вряд ли сформулирую. Я действительно считаю, что есть непроговариваемые материи. Но я определенно никак не могу соотнести себя с тем, что называю синдромом Говарда Хьюза, – это когда ты заполняешь прекрасным – женщинами, самолетами, машинами, фильмами – зияющий провал в себе. У Хьюза – понятно, он рано осиротел и заполнял в себе провал раннего одиночества, провал недолюбленности. У меня совсем другая биография, совсем другое было детство.

Л. Д. К.: Меня самого – и определило полностью. Знаете, можно сказать, что мне как начало везти при рождении, так и продолжает. Мои родители – потрясающие люди. Они разошлись, когда мне года не было. Но я никогда, никогда не чувствовал, что живу в неполной семье. Папа всегда был рядом, и воспитывали они меня вместе. Наверное, это потому, что они хиппи, убежденные, с 50-летним стажем. У них на свадьбе посаженным отцом был Тимоти Лири, «ЛСД-гуру», а к папе в гости запросто захаживал Чарльз Буковски – посмотреть новые папины комиксы, папа же пишет нетрадиционные, андеграундные комиксы, сатирические, социально актуальные, и занимается их распространением… Родители мои действительно, подлинно, лично против войны. И на уровне своих отношений не вели военных действий. И со мной военных действий не разворачивали – я не помню, чтобы меня вот буквально воспитывали, ну не было этого насильственного элемента в воспитании. Главное, что помню, – они всегда помогали.

Л. Д. К.: Стать актером я решил лет в пять. И родители послушно возили меня на разные занятия, на бесконечные пробы, на какие-то прослушивания, подлаживали к моему свой график. Мама только говорила: «Ты никому ничем не обязан, можешь прекратить это в любой момент». А папа утешал меня после провалов. Однажды я разревелся, когда мне в очередной раз отказали, а он сказал, и так убежденно: «Однажды ты получишь роль. У меня нет никаких сомнений!» И все это при том, что в школе я учился хуже всех, был на голову ниже всего класса и то со всеми воевал, то всех смешил. В общем, ничего от очаровательного маленького артиста во мне не было. И многообещающим маленьким талантом меня назвать было нельзя. Я школу вспоминаю как что-то вроде сафари в дикой природе – без проводника и охраны… Но родители терпели.

Л. Д. К.: Они почему-то в меня верили. Я всегда чувствовал, что верят. Как ни странно, верили в мой талант. Мне потом уже бабушка рассказывала. Мне года три было, а папа сказал, что я актер вне зависимости от того, удастся ли мне стать актером. Потому что я не давал ему смотреть телевизор – заслонял экран и изображал тех, кто на нем, и получалось у меня довольно похоже… Да, мне повезло с родителями. Они и сейчас хиппи, папа все так же носит бороду, и у него длинные волосы… И я по-прежнему считаю их самыми мудрыми людьми на свете. Если честно, и до сих пор без папиного совета сниматься не соглашаюсь. У него весь гараж забит присланными мне сценариями – он их читает и, отфильтровав, передает мне.

Л. Д. К.:  Видите ли, что бы я ни сделал подростком в знак протеста, папа с мамой уже сделали в своей бурной хипповской юности. Серьгой в носу, косяком у нас никого не удивишь. А ведь именно желание поразить «предков» лежит в основе всякого тинейджерского протеста. Мое же положение было в этом смысле безнадежно. Да и вырос я в таком районе… Нас ведь нельзя было назвать материально благополучной семьей, так что и жили мы в южном Лос-Анджелесе. Идешь в школу – шприцы скрипят под ногами, вечером от приятеля – переступаешь через наркоманов в приходе, бездомных… Протеста и без меня было много – в смысле, вокруг было много деструктивного, разрушительного. И я обошелся без собственной деструктивности. Но в 14 лет я действительно чувствовал себя отверженным. Потому что меня систематически отвергали на пробах, а я уже твердо решил, что буду только актером. И новая семья папы, и наш с мамой дом были теми исключительными местами, где я себя отверженным не чувствовал… Хотя, наверное, позже я все-таки пережил что-то вроде подросткового протеста. Это был протест против правил новой жизни, по которым мне предлагалось жить.

Л. Д. К.: После «Титаника». Впечатление было такое, будто я вступаю в новый мир, где меня предполагают съесть – прожевать и проглотить. Все эти толпы поклонниц, папарацци, таблоиды, изобретавшие обо мне невероятные – просто невероятные! – небылицы. Я благодарен «Титанику», но он едва не угробил меня как актера – эта романтическая сладость, в которой предполагалось меня потопить, была очевидным отрицанием того, что я хотел делать и уже делал! Отрицанием и брата-имбецила из «Гилберта Грейпа», который виделся мне не лишенным ума, а свободным духом… И хулигана Ромео из «Ромео и Джульетты». И Рембо из «Полного затмения» – человека, для которого не существовало никаких конвенций… А тут я на глазах из актера превращался в сливочную карамель! И я инстинктивно начал поддавать перца, разыгрывать плохого парня, грубить… Я сам устал от себя немыслимо! Не знаю, что бы случилось дальше, если бы бабушка не дала мне тогда свой, как обычно, мудрый совет. Она была человеком, упорно и твердо стоявшим на земле. В конце концов, она с родителями бежала из нацистской Германии, у нее был такой сильный инстинкт выживания и такая трезвость… И она тогда сказала: «Отступи от себя на шаг. Делай что-нибудь руками, хоть кирпичи клади. Со стороны ты увидишь, кто ты». Я отступил на шаг… но поступил по-своему. Объявил «брейк». Отказывался от ролей. Согласился только на предложение Вуди Аллена– практически сыграть себя, избалованную и растерянную знаменитость, в его «Знаменитости». И теперь снимаюсь только в проектах, которые кажутся мне действительно значительными, сущностными. Не соглашаюсь на роли, которые способны сделать из меня конфету.