Дэвид Линч. Бронежилет медитации.
Американский режиссер Дэвид Линч в ноябре приехал в Грузию, чтобы лично присутствовать на открытии David Lynch Foundation Caucasus – организации, которая планирует основать в Тбилиси киношколу и организовать кинофестиваль. Корреспондент грузинской службы Радио Свобода Саломе Асатиани встретилась с режиссером, чтобы задать ему вопросы о процессе киносъемок, о создании телесериала «Твин Пикс. Возвращение» и о том, как помогает в работе трансцендентальная медитация.
– Что привело вас в Грузию? Расскажите о ваших планах, о киношколе.
– David Lynch Foundation начал здесь свою деятельность, была основана David Lynch Foundation Caucasus, и Гига (Гига Агладзе, глава David Lynch Foundation Caucasus. – РС) и его команда вместе с Роджером Кинсли и Лесли попросили меня приехать сюда и начать переговоры об Институте кино, который бы позволил в перспективе провести кинофестиваль. Вот реализацией этого всего я и занимаюсь здесь, в Грузии.
– Чем будет заниматься институт? Речь идет об обучении киносъемке?
– Речь идет о трех вещах. Технические знания – чтобы понять, как работает все оборудование, которое сейчас используется. Нет ничего лучше обучения на практике. Можно не прекращая говорить и говорить, но, если после этого человек попадает в ситуацию, когда ему приходится делать что-то самому, он никогда точно не знает как. А когда он учится на практике, то запоминает, что в данном случае сработает, а что нет, и знает способ, как хорошо сделать свое дело. Это процесс действия и реакции, экспериментирования и обучения на практике, процесс прекрасный! И наконец, для тех, кто захочет стимулировать креативность и получить большую радость от работы, – обучение трансцендентальной медитации.
– Школа такого типа будет открыта впервые?
– Есть школы, которые дают образование, основанное на росте самосознания, когда студенты и преподаватели практикуют трансцендентальную медитацию. И всегда процесс один и тот же – даже когда у школы есть проблемы вначале, когда этот метод начинают регулярно использовать ученики, учителя и сотрудники, то на протяжении одного года школа наполняется счастьем, проблемы постепенно уходят, у учеников повышаются оценки, прекращается борьба, учителя начинают снова любить свою профессию, отношения улучшаются, студенты могут сосредоточиться и усвоить, и это прекрасно! Студенты перестают мучиться… Это как день и ночь – вот такая разница до и после введения этого метода.
– Вы открыли для себя эти техники несколько десятков лет назад, не могли бы вы рассказать, как это произошло, как это помогало вам и как этот опыт менялся на протяжении этих десятилетий?
– Часто бывает, что некоторых людей ничего подобного не интересует. И меня не интересовала медитация, я думал, что это чушь и пустая трата времени…
– Вы один раз сравнили ваше восприятие с разными модными диетами, мне нравится такое сравнение!
– Да! И однажды я услышал такое высказывание: «Истинное счастье – не вовне, истинное счастье – внутри». Но эта фраза не дает пояснения, ни где находится это «внутри», ни как туда попасть. То есть я думаю, что эта фраза содержит в себе фрустрацию. При этом я продолжал тогда верить, что у людей внутри есть что-то, что дает нам много позитивного. Но как туда попасть? А потом я подумал, что, может, эта безумная штука – медитация – тот путь, который доведет до этого «внутри». Таким образом я стал изучать различные формы медитации, их было действительно много, но ни одна не казалась мне достаточно выразительной, ни одна – как мне казалось – не поможет действительно получить то, что я хочу. Но вскоре мне позвонила моя сестра, которая сказала, что начала практиковать трансцендентальную медитацию. Мне понравилось буквально все, что она рассказывала об этой технике, хотя более важным мне показались расслышанные мной в ее голосе изменения, у нее появилось больше самоуверенности, больше счастья. Я мог сказать, что она изменилась. И я решил, что тоже хотел бы попробовать. Потом… я ведь человек, как и все мы, и то, что происходит со мной, происходит с другими, я стал счастливее, вся меланхолия, депрессия улетучились, я стал более самоуверенным. Я стал понимать, что злость, которая копилась во мне в то время, когда у меня были отношения с моей первой женой, пропала и даже не попыталась вернуться. Я стал больше радоваться жизни и получать большее удовольствия от работы. Я и до этого был довольно креативным, но у меня не было внутренней силы, которая должна быть у каждого в киноиндустрии и в жизни. И вот она здесь, она мне открылась!
– Вашу преданность трансцендентальной медитации некоторые люди считают странной, подозрительной, потому что это не совсем соответствует вашему творческому имиджу. Вас называют одним из самых мрачных режиссеров Америки, мастером шока, и все в том же духе. Газета «Нью-Йорк Таймс» даже написала, что «попытка достичь мира во всем мире посредством трансцендентальной медитации может быть даже в большей степени линчевской, чем все, что он делал раньше». Почему с вашей точки зрения люди так реагируют? Видите ли вы то же противоречие, что и они?
– Конечно, я вижу противоречие. Я полюбил определенные идеи и сделал это по двум причинам. Во-первых, из-за идеи самой по себе, в том смысле, в каком кино может подать идею, поэтому я смотрю на это под совершенно другим углом, я не пытаюсь сообщить что-то, я пытаюсь перевести идеи, в которые я влюбился, на язык кино или живописи, или чего-то другого. И этот процесс так сильно волнует меня, что я влюбился в эти истории, которые может рассказать кино, и я продолжаю это делать. Но чего не знают все эти люди, насколько более счастливым я ощущаю себя в процессе работы, а такие вещи сложно измерить. Они не знают, как много энергии у меня есть для того, чтобы делать что-то. Я чувствую, что поток идей не прекращается, хотя не всегда этот процесс дается легко, и у меня есть ощущение, что эти идеи теперь намного легче распознать и лучше оценить. То есть для себя лично я нашел потрясающий метод для работы и жизни.
– Я бы хотела процитировать ваши слова: «Злость, депрессия и печаль – потрясающие вещи для рассказа, но они являются ядом для режиссера или художника, это сковывает креативность». При этом вы являетесь мастером, который лучше, чем кто-либо другой, описал печаль, человеческую боль, темную сторону человеческой ментальности, поведения. Помогла ли вам медитация создать определенную дистанцию, чтобы таким образом показать глубину?
– В определенной степени. Это можно сравнить со своего рода укрытием, как будто ты построил барьер, я бы назвал его бронежилетом, защищающим от стресса и негатива внутреннее ощущение счастья. Это странно и одновременно прекрасно.
– А как же идея о том, что художник – страдалец? Микеланджело, Сильвия Плат и другие…
– Я говорил об этом раньше. Мне кажется, это взято у французов. Голодающий художник на чердаке. То есть ты представляешь этого художника, очень романтическую идею, но для художника на чердаке это совсем не романтично, ведь ему холодно, он голодает, он беден и, скорее всего, находится в депрессии или даже болен. Ему так плохо, что работать он не может. Если бы он притворялся, наверное, он хотел бы завоевать сердце женщины, чтобы она ухаживала за ним. Вы понимаете, о чем я? Это абсурд – думать, что страдание – необходимое условие для создания произведения искусства. Например, Ван Гог. У него была непростая жизнь, это знает каждый, но он не страдал, когда рисовал, он рисовал, потому что любил рисовать. Он не воткнул себе нож в грудь от страданий, он занимался любимым делом. Возможно, это был его единственный источник счастья. Но он не страдал, рисуя на пленэре. И это важно понимать. Чтобы создавать искусство, не нужно страдать. На деле чем больше страдаешь, тем меньше ты способен сделать. Итак, это скорее миф массового сознания. Чем ты счастливей, чем меньше в тебе негатива, тем лучше будет результат твоей работы, тем больше у тебя будет идей, тем больше у тебя будет энергии. И вообще все это прекрасно подходит художнику или человеку.
– Вас часто спрашивают, что же вы пытаетесь сказать своими фильмами?
– Я ничего не пытаюсь сказать!
– Каждый журналист или поклонник вашего творчества знает, что вы не отвечаете на вопросы такого рода, потому что не хотите редуцировать киноязык. Тем не менее они возникают вновь. Даже при том, что мы все еще находимся под впечатлением от чистого удовольствия и шока после просмотра «Твин Пикс». Мы все так же готовы умереть за ответ на вопрос, «какой был год?» в конце сезона, но мы сейчас не об этом. Что я бы хотела спросить, почему этот вопрос постоянно всплывает? Потому что люди просто привыкли следить за сюжетной линией, использовать логику, в какой-то степени приглушать интуицию, и это им мешает получать полноценное удовольствие от фильма?
– Я бы сказал, все, вместе взятое. Некоторые люди не любят не знать, они хотят, чтобы все имело конкретику, было проговорено, они хотели бы постичь каждый отдельный момент. Другие хотят чего-то, что витает в облаках, чего-то большего, чем то, что имеется. Им нравится даже очень усиленная абстракция. И я тоже такой человек. Но я не пытаюсь своими фильмами что-то сказать, я стараюсь быть честным с идеями, в которые я влюблен, перевести эти идеи и радоваться от работы над переводом этих идей на тот или иной язык искусства. И оставаться верным идее означает, что ты остаешься верным каждому элементу, стараешься постичь глубину вещей, с надеждой, что результат будет таким же мастерским, каким совершенным является каждый отдельный элемент. Поэтому я люблю истории, в которых в целом есть и конкретика, и абстракция. Это как жизнь. Каждый знает, что существует не только то, что есть на поверхности, что случаются даже вещи, которые мы не видим в реальности, но чувствуем их, и это те вещи, о которых может рассказать кино. Кино может рассказывать о том, что тяжело передать словами, это язык, которые позволяет говорить об абстрактных вещах.
– Означает ли, что именно по этой причине ваш подход – создание завершенной сущности и ее перевод на язык кино – можно охарактеризовать как линчевский? В истории было немало великих режиссеров, но я могу употребить в качестве прилагательного только ваше имя – линчевский – и феллиниевский, настолько стиль отличается от всех остальных. В литературе таких прилагательных тоже немного, например, кафкианский и борхесовский. Чем отличается ваш подход к кино? Как можно создать собственный мир?
– Я вас понимаю, но не так много знаю о том, как это получается. Это как то, что мне нравится делать. Я люблю поступать так: когда у меня возникает идея, а идея – это как подарок на Рождество, когда возникает идея, в которую ты влюбляешься, – это подарок, это так потрясающе! И следующий шаг – это перевести ее на язык кино и окунуться в этот мир, оставаться честным идее, выжать максимум. И тогда дело сделано.
– И снова я не спрашиваю ничего конкретного, речь о восьмом эпизоде третьего сезона «Твин Пикс» – не могли бы вы рассказать что-то об идее или как это произошло? Это революция на экране, вы совершили много революционных прорывов в кино, больших и маленьких, но этот повергает в шок даже ваших преданных поклонников. Это просто фантастика! Все, что вы могли бы сказать нам об этом эпизоде, будет ценным для нас.
– Мне жаль, но я ничего не скажу. Может быть, я скажу это когда-нибудь потом.
– Я бы хотела спросить вас о словах. Ваше нежелание говорить о фильмах связано с тем, что вы считаете слова в какой-то степени более ограничивающими? Один из ваших первых фильмов, «Алфавит», я очень его люблю, рассказывает о девочке, которая видит кошмары об алфавите. Слова в ваших фильмах – это украшение, один из компонентов, наряду с другими вещами. Как вы относитесь к словам в кино?
– Я люблю слова. Слова прекрасны, они многое могут сказать. Для поэтов слова – все, что у них есть. Они формируют смыслы, дают возможность переключить поток абстракций и говорить то, что может сказать кино. То есть слова великолепны. Слова – это инструмент записи идей. Я всегда говорю, что, если появилась идея, ее нужно записать. Я выучил английский язык, я пишу на этом языке. И эти слова, когда я перечитываю их, помогают мне вернуться к полноте идеи. То есть я стараюсь, чтобы мои чувства соотносились с идеей, а перечитывание помогает запоминать. И это очень важно, потому что забыть гениальную идею очень легко. Кажется, что это невозможно, но ее действительно можно забыть, и это ужасно, поэтому ее необходимо записать. Это не кино. Это идея в словах, помогающая напоминать о ней. Сама же идея сильно отличается от слов, но только слова помогают не забыть о ней. Помня об идее, начинаешь закладывать основы перевода этой идеи на язык кино, но это не происходит сразу, а на протяжении длительного времени, когда приходится проходить различные этапы создания фильма. Поэтому приходится всегда стоять на страже изначальной идеи. У тебя есть один сценарий и десять разных режиссеров, и ты получишь десять разных фильмов. Идея, пропущенная через машинерию режиссера, определенным образом преобразовывается. Но в основном требуется идея и лишь чуть-чуть машинерии, чтобы случилось так, как должно быть.
– Мы знаем, что вы восхищаетесь Феллини, но тем не менее повлияли ли на вас другие европейские режиссеры, Луис Бунюэль, например?
– Я не знаком с работами Луиса Бунюэля. Люди думают, что я люблю Бунюэля, но я даже не уверен, смотрел ли я хотя бы один его фильм. Я люблю Феллини, люблю Бергмана и Кубрика, Хичкока, Жака Тати, фильмы Фрэнсиса Форда Копполы, Мартина Скорсезе, братьев Коэнов, Вернера Херцога.
– А что касается не западного кино? Видели ли вы, скажем, японские фильмы?
– Нет. Все дело в том, что я не киноман.
– Я спрашиваю вас об этом, потому что в ваших фильмах и телесериалах не только слова, но и время имеет другое измерение, что является абсолютно изумительной и параллельной вещью. Например, в эпизоде, который я уже упоминала, время находится в свободном парении, вызывая цепочку ассоциаций. Такое понимание времени является необычным для западного кинематографа, особенно для американского, особенно в случае, когда речь идет о Голливуде, потому что там все быстро, линеарно, тем более на телевидении. В «Твин Пикс» 25 лет назад вы значительно сбавили темп, и в этом году вы сделали это снова. Это ваше осознанное решение – замедлить время? Может быть, медитация помогла вам прийти именно к такому решению?
– Конечно, это осознанная вещь, но она основана на идее, которая диктует скорость и замедление, передает ощущение и настроение, как выглядят люди, как они ведут себя, какой у них темперамент, – идея говорит обо всем. Нужно оставаться верным этому. Я смотрел несколько телешоу и теперь провожу аналогию с водными лыжами: нужно всегда двигаться очень быстро, чтобы оставаться на поверхности воды. Если лодка замедляется, человек на водных лыжах начинает тонуть. Таким образом, из-за быстрого движения многие вещи кажутся поверхностными, в них нет глубины, но есть лишь отголосок чувств и немного места для мечтаний. Но это не то, что меня вдохновляет.
– Сегодня многие жалуются, что невозможно заниматься только творчеством, потому что существует индустрия культуры, стандартизация, рейтинги. Вы же пример того, как оставаться верным своему видению и своим принципам. Что вы можете посоветовать, например, молодым режиссерам, как можно преодолеть эти препятствия?
– Сделать это очень просто.
– Сделать так, чтобы быть успешным?
– Успех ничего не гарантирует, в этом проблема. Тут, конечно, можно многое вспомнить. Но могу сказать каждому: найди свой собственный голос, оставайся верным ему и своим идеям, никогда не сметай со стола хорошую идею и никогда не реализуй плохую, всегда создавай окончательный вариант и настаивай, что в нем ничего нельзя менять. Кем бы ни были те люди, которые дали тебе возможность снять фильм или финансируют его, они должны доверять режиссеру, давать ему право сделать фильм так, как режиссер хочет снять фильм. Если у тебя нет окончательной версии, ты имеешь право сказать, что это не твой фильм, что ты не можешь двумя руками отстаивать право говорить, что это твоя работа, потому что любой посторонний может поковыряться в этом. Когда художник рисует картину, никто не подходит к нему и не говорит, что ему не нравится этот оттенок синего, его надо бы переделать, потому что не исключено, что художник поколотит такого критика. То же самое происходит и в других областях искусства. Художнику нужна свобода, он должен получать удовольствие от работы, чувствовать, что она дает счастье и охрану, чувствовать поддержку от людей, с которыми он работает, твои сотрудники должны стать для тебя семьей, ведь вы работаете вместе.
Я всегда говорю, что актерам очень важно чувствовать защищенность, потому что они должны сказать «до свидания» своей личности и переключиться на другую и сделать так, чтобы она стала реальностью. Когда есть стресс, давление, им приходится непросто, напротив, когда есть хорошее чувство и никто не давит, остается время, чтобы все было сделано правильно. Актеры питаются от этой среды и начинают прекрасно себя чувствовать, тогда они могут сыграть глубже и реальнее. Это очень важно для работы.
Если же думать о том, что хочется заработать денег, то это совсем другая история. Тогда не так важно, будет или не будет у режиссера окончательная версия фильма, ведь он просто собирается взять свои деньги. Если это единственная вещь, которая его интересует, то я не хотел бы даже разговаривать с таким человеком.
– Какова ваша точка зрения на кино или искусство, которое активно вмешивается в существующие структуры власти, политические, социальные институты?
– Я даже не хочу об этом думать.
– Но ваши фильмы оказали огромное влияние на это. Например, «Человек-слон».
– Но этот фильм совсем не об этом.
– Но это фильм о маргинализации…
– Я знаю. При этом некоторые люди говорят: «Ок, я собираюсь сделать фильм о людях-маргиналах» – и начинают думать, что это будет, и продолжают в том же духе. Но это не мой стиль работы. О человеке-слоне я узнал в ресторане, и как только я услышал это имя, немедленно понял, что должен снять этот фильм. Только услышав имя, я понял так много, даже не знаю, как это произошло, но я понял, что это фильм, который я хочу снять. Так и случилось – я его сделал. Но я делал его не для того, чтобы сообщить о чем-то, я снял его потому, что мне понравилась история, время, когда она произошла, ее настроение и много чего еще, что есть в этом фильме. Вот так этот фильм появился.
– Наверное, поэтому он получился таким сильным. Он снят в 1980 году, но до сих пор остается одним из самых сильных гуманных фильмов, как мне кажется. Хочу спросить о первой сцене «Синего бархата», которую цитируют практически постоянно. Один критик даже сказал, что вы взяли цвета американского флага и сделали белый, красный и синий токсичными: цветы, заборы и небо… сама идея, что этот прекрасный фасад скрывает очень многое. Даже все это нельзя назвать политическим?
– Нет и еще раз нет. Просто это наша реальность. Так происходит. Существует поверхность и существует то, что она скрывает. Я заметил: все, что сегодня высвечено, существует уже довольно долго. Просто сейчас эти вещи оказались на виду.
– Но вы были одним из первых, кто это показал.
– Я просто пришел с этой идеей.
– В связи с тем, что вы сказали, что это сейчас всплывает на поверхность, могу я спросить, что происходит в Голливуде и вокруг него? Скандал за скандалом, которые мы наблюдаем практически ежедневно.
– Я обнаружил, что Чарли Роуза тоже обвинили. Чарли Роуза, невероятно!
– Да.
– Я люблю Чарли Роуза.
– Что вы думаете об этом процессе?
– То же, что и все остальные. Это все продолжается, Харви Вайнштейн спустил эту лавину, демонстрируя ошибочное поведение. И многих захватила эта лавина. Я хотел бы сказать, что тут есть одна вещь… женщина отличается от мужчины.
– В каком смысле?
– Во многих смыслах. И проблема заключается именно в этом. Мужчину очень привлекают женщины, а иногда и vice versa. Таким образом, мы всегда имеем своего рода нормальное поведение, а если чуть ступить вправо или влево, появляется то, что называется анормальное поведение. Но норма постоянно отчасти меняется, и сейчас эта норма – проявлять уважение к женщине, вести себя с ней на равных, то есть, как бы это сказать, при общении с женщинами вести себя чуть лучше, чем раньше.
– Вы считаете это позитивным сдвигом, который приведет к конкретным результатам?
– Людей сложно изменить посредством законов или взывая к их совести. Но если практиковать трансцендентальную медитацию, комбинация любви, интеллигентности, счастья и внутреннего мира приведет к появлению чувства, что ты больше никого не хочешь обижать, оскорблять. Может быть, до этого тебе и нравилось насиловать женщин, но вдруг тебе больше не нравится это делать. Ты сожалеешь о том, что ты делал, тебе вдруг нравится то, что ты изменился, и ты начинаешь относиться к женщинам с уважением, как к человеческим существам, как к равным тебе, и это происходит естественным образом. Ты меняешься. Если ты каждый день погружаешься в себя, то начинаешь ощущать течение позитивной энергии, а негатив, который заставлял делать странные поступки, исчезает.
– Насилие по отношению к женщинам и женщина как главный персонаж – все это можно найти в ваших фильмах. Вчера в Тбилиси был очередной показ «Малхолланд Драйв», «Твин Пикс»…
– Могу я закурить сигарету?
– Мне кажется, здесь курят… Не уверена, что вы читали, что думают феминистки о ваших фильмах, однако они критиковали вас за то, как вы акцентируете феминность, мазохизм, женское тело как источник насилия, но для меня и многих других в особенности «Твин Пикс» абсолютно бескомпромиссный печально прекрасный пример того, что переживает женщина. Даже сам вопрос, «Кто убил Лору Палмер?», не подразумевает конкретного человека, а маскулинную силу, как многие люди это интерпретируют. Я знаю, что после выхода фильма многие женщины писали вам письма о том, с какой жестокостью со стороны собственных отцов или родственников они сталкивались.
– Да, это одна из тем, которые в связи с этим обсуждались.
– В ваших фильмах есть много сочувствия по отношению к женщине, не могли бы вы рассказать об этом?
– Нет. Знаете, это персонажи повествования. Некоторые говорят: «Вот, эта женщина символизирует всех женщин», но это не так. Они представляют самих себя. Лора Палмер – это Лора Палмер.
– Но это главный персонаж…
– Да, но это потому, что она – главный персонаж. Повествование не только об этом, но и о многом другом, и о других персонажах, о других событиях. Просто они появились вместе с идеей, которая, в свою очередь, родилась в определенных обстоятельствах, и только потом можно обнаружить, что вот здесь, например, речь идет об инцесте и насилии. Посмотрите, что сделали эти вещи с Лорой, к чему это привело, что это за силы… люди начинают задаваться этими вопросами и чувствовать.
– Вы как-то сказали, что влюбились в персонажа Лору Палмер, что она сияет от радости, но умирает внутри…
– Да, люди обращают внимание на внешность, как вы и говорите, но под поверхностью находится смерть, все здесь заполнено муками. Иногда это видно по лицу, но это приходится скрывать, и люди чувствуют, что это надо скрывать. Тем не менее в последнее время все чаще люди считают безопасным говорить об этом. Это еще одна вещь, о которой можно вспомнить в этой связи.
– Вы говорите, что ваша работа начинается с идеи, и идея, чтобы одним из персонажей был одинокий мужчина, спасающий женщину в сложной ситуации, – это один из самых древних тропов, один из самых древних нарративов, появляющихся в мифах, сказках, фильмах и романах. И вы используете этот нарратив в «Твин Пикс», показывая всю одиссею агента Купера. Последний сезон был невероятно впечатляющим, феноменальным, открытым и одновременно, как мне показалось, с очень конкретным концом. Почему вы находите привлекательным персонажа-мужчину, который постоянно пытается спасти женщину, но при этом каждый раз терпит поражение?
– Повторюсь, я и Марк (Марк Фрост, один из соавторов «Твин Пикс». – РС) не намеревались делать это, это родилось само собой. Как это происходит – удивительный процесс! Я даже не уверен, что человек способен делать что-то сам по себе. Я говорил, что идеи – это подарки, а если вам удается поймать их, вам улыбнулась удача. Вашей задачей остается реализовать эти идеи. Таков мой опыт. Они появляются из ниоткуда, манипулируют с самыми разнообразными вещами, и когда они появляются, они видны, слышны, известны, они дают уверенность в том, что нужно делать.
– О вашей работе пишут очень многие, даже ученые: феминистки, семиотики, постмодернисты. Мне интересно, что из всего этого вы читали?
– Не так много. О «Синем бархате» мать бывшего мужа Изабеллы Росселлини, она психиатр, написала текст вместе с 16 другими психиатрами. Мне это показалось очень интересным. То, что они увидели в этом фильме, как-то связано с их работой. Я не помню, что конкретно они написали, но я читал такого рода отзывы. Как я говорил, на поверхности мы все разные. Во время каждого показа в кинотеатре фильм будет одинаковым, но зрители всегда будут разными, каждый из них – разный. Сюзи увидит там определенные вещи, Сэм разглядит что-то другое. Просто так это работает.
– Некоторые критики пишут, что ваши фильмы постмодернистские…
– Я даже не знаю, что означает это слово. За пределами модерна?
– Мне кажется, в том числе они имеют в виду стилистику, потому что вы являетесь мастером киножанров. Например, в «Твин Пикс» вы переходите от трагедии к комедии и к мистике, от авангарда «Головы-ластик» к диснеевской «Простой истории» и бриколажу американской поп-культуры «Дикие сердцем», конечно, блокбастер «Дюна»…
– Должен сказать, вы очень хорошо знаете мою работу.
– Я очень ценю ее… Но есть моменты, когда кажется, что вы очень отчетливо говорите в своих работах, где добро, где зло, я даже могу в этой связи говорить о морали, но это не постмодернизм. В постмодернизме все было бы относительно. Верите ли вы в ясные полюса добра и зла?
– Я верю в это. Говорят, что людей можно судить по отношению к другому человеку, «кто сеет скупо, тот скупо и пожнет», иными словами, мы в ответе за то, как относимся к другим, в ответе за мысли, слова и дела. Если ты узнаёшь, что что-то не так, стоит спросить себя: как я мог бы помочь этому человеку, если бы такое случилось со мной? Нравится мне это или нет? Если ответ «нет», значит, речь о плохом поступке. Если ответ «да, мне это нравится», значит, все хорошо. Эти вещи возвращаются. Все, что делается сейчас, определяет будущее, а многое в нашей нынешней жизни определило то, что мы сделали в прошлом. Это очень сложно и одновременно потрясающе, но эта реальность связана с отношением к человеку. Вот и все. Это очень просто. Мы надеемся быть счастливыми, хорошо относиться к людям, достичь желаемого, не обижая других. В идеальном мире каждый раз, когда исполняется желание, это хорошо и для тебя, и для всех остальных. Я верю, что мы движемся по направлению к созданию мирного счастливого мира. Все старые причиняющие вред негативные явления проявляются и уничтожаются, и это даст возможность создать что-то новое. В это я верю.
– То есть добро и зло среди нас?
– Добро и зло здесь были всегда. На Земле есть райские места и места, где происходит настоящий ад. И это одновременно сосуществует на нашей планете.
– Поскольку вы приехали в страну, ранее бывшую частью Советского Союза, осознаете ли вы влияние «Твин Пикс» в 90-х на постсоветское общество? Вы, наверное, знаете, что Горбачев звонил Бушу, чтобы…
– …узнать, кто убил Лору Палмер? Да, я видел карикатуру.
– То есть вы знали об этом?
– Честно говоря, нет. Есть довольно странная вещь, говорят, что человек может контролировать свои действия, но не его плоды. Когда человек делает что-то и отдает на суд мира, дальше ничего невозможно контролировать.
– Дальше все это живет собственной жизнью.
– Да, живет собственной жизнью. Просто так получилось. Меня удивляет, что «Твин Пикс» видели люди по всему миру, и люди разных культур оценили этот фильм, это потрясающе!
– Мистер Линч, благодарю вас за эту беседу, за то, что уделили нам время!
– Продолжайте исполнять «танец семи покрывал»!
Перевод с английского – Александра Вагнер