Андрей Кончаловский: Тарковский верил в абсолютную силу искусства.
«…Тарковский не относился к кино как к развлечению. Для него оно было духовным опытом, который делает человека лучше. В этом своем убеждении он был до конца искренен и предельно серьезен. Скрябин ведь тоже верил, что музыкой можно исправлять преступников. Даже намеревался поставить в колониях большие эстрады и исполнять там свои произведения. Он верил в безграничность силы искусства. У меня такой убежденности нет. Я скорее согласен с Феллини, который говорит, что кино — замечательная игра, опасная, но все-таки игра. Если выбирать между артистами-скоморохами и артистами-философами, то первые мне ближе. При этом скоморохам вовсе не заказано быть философами. Придурковатым и юродивым могут оказаться доступными глубины мудрости.
Феллини считал, что режиссер должен быть немного ребенком. Детскость Тарковского состояла в его глубочайшей, наивной вере в абсолютную силу искусства, а отсюда — в свою исключительную мессианскую роль…
Андрей строил философию своего искусства на том, что для его восприятия нужно сделать, огромное усилие. В том, видимо, и была исключительность его таланта, — он был фанатически, самоубийственно непоколебим в своих принципах. Это давало ему силы и смелость. Быть может, талант — это и есть смелость?..»
(Из очерка Андрея Кончаловского «Мне снится Андрей», «Литературное обозрение», 1989, №3)